Н.Д.Абсава «Власть достойных» в недостойном обществе?!
…Нет и не может быть правды,
пока люди вынуждены лгать,
чтобы оправдать нарушение принципов
социальной справедливости.
Эрих Фромм.
АБСАВА НАНА ДАВИДОВНА, кандидат экономических наук, профессор Независимого университета г. Зугдиди (Грузия).
* Критерий, который отцом теории постиндустриализма Д.Беллом был положен
в основу периодизации истории, на наш взгляд, учитывает лишь состояние производительных сил той или иной ступени развития человечества. Иначе, определяющей, согласно этому принципу периодизации, выступает техническая сторона состояния социума. Все остальные характеристики общества, указывающие на качество его социальной стороны, здесь как бы подразумеваются. Конечно же, подобный подход к проблеме периодизации истории не лишён определённой обоснованности. Однако ни для кого не секрет, что, во-первых, носителем рабочей силы, являющейся активным элементом производительных сил, является человек, который всегда вступает в определённые производственные отношения, во-вторых, производительные силы, хотя и определяют общественные отношения, но только в конечном счёте, внутри же данной меры последние детерминируются формой собственности на решающие средства производства. Именно поэтому применение данного принципа периодизации позволяет либо охватить слишком протяжённые во времени исторические периоды, объединяющие качественно отличающиеся друг от друга способы общественного устройства, либо разъединить единые по социально-экономической сути этапы общественного развития. Избегающим этих недостатков нам представляется предложенный грузинской социально-экономической мыслью принцип периодизации общественного развития по триадам, отражаемых в фундаментальных экономических категориях, и предполагающий взаимопереход и взаимопроникновение общественных формоопределённостей продукта на восходящем и нисходящем этапах их развития. (См.: Пачкория Дж.С. Экономикс» или единая политическая экономия? — Зугдиди. 1994. С. 143—182 (на груз. яз.); Пачкория Дж.С. Откуда идёт и куда стремится человечество? // Перспективы человека в глобализирующемся мире. — СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2003. С. 242—277).
Объективной материальной основой, определяющей степень прогресса общества, служат его производительные силы. Они же, в конечном счёте, определяют и характер общественных отношений. Внутри же производительных сил активным и, следовательно, решающим элементом является человек. Исходя из этого, кто бы ни был автором общеизвестного положения, что человек — это главная производительная сила, сомневаться в его истинности нет никаких оснований. Роль этого элемента производительных сил по мере развития общества всё более возрастает, свидетельством чего в эпоху научно-технической революции служит превращение науки в непосредственную производительную силу. С ростом производительных сил в общественной практике усиливается и значение момента сознательного, пределы возможностям которого объективно определяли производственные ресурсы прежних эпох. Однако с превращением науки в непосредственную производительную силу, неадекватность ей сознательного момента выступает главной причиной осуществления общественного прогресса путём его неосуществления.
Так или иначе, этап развития человечества, принятый называть постиндустриальным,* подтверждает всевозрастающую значимость субъективного фактора для объективно требующих направления в рациональное русло социальных тенденций. На первый взгляд, появление так называемого нового правящего класса — «класса интеллектуалов» может показаться реакцией на это требование. Формирование этого «класса» в так называемую постиндустриальную эпоху связано с превращением знания не только в главнейшую социальную ценность, но и в значительный источник материального благосостояния, что является объективной основой для возникновения имевшей претензию быть элитарной социальной прослойки.
Меритократия, как власть достойных (meritus — достойный, kratos — власть), могла появиться в условиях нового разделения труда, когда, по словам Д.Белла, «различия в занимаемом положении и получаемых доходах обусловлены различиями в технических знаниях и образовательном уровне» (Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. — М.: Academia, 1999. С. 548), когда критерием оценки человека выступают его интеллектуальные способности и знания, а не наследственная преемственность. Утверждение принципа оценки исключительно по заслугам, со своей стороны, обуславливает особый динамизм общественного прогресса, но для того, чтобы этот принцип был востребован обществом, степень уже достигнутого прогресса должна предполагать превращение науки в предмет экономических интересов. Следовательно, меритократия действительно является порождением так называемого постиндустриального общества. Однако так ли уж нова власть заслуженных и достойных?
Если меритократия — это власть, в основе формирования которой лежит отмеченный принцип, то следует признать, что последний был известен и имел место ещё на заре человечества. Поэтому, при сопоставлении «власти» первобытных вождей и старейшин и правящей элиты современных интеллектуалов обнаруживается как явное различие между ними, так и то общее, что позволяет допустить сравнение. Однако даже общий на первый взгляд принцип выдвижения человека исключительно по личным качествам и заслугам для цивилизаций, во времени столь отдалённых друг от друга, содержит различие существенного порядка. Разницу следовало бы искать, прежде всего, в том, как понимается и в чём усматривается заслуга наиболее одарённых и достойных.
В условиях, когда действительной целью производства выступает физическое сохранение общины, предполагающее уравнительное распределение, не учитывающее степени вклада отдельного члена общины в реализацию непосредственной экономической цели первобытного способа производства, заслуга измеряется именно этим вкладом. Степень последнего обуславливается количеством и качеством знания и опыта первобытного человека и, конечно же, системой производственных отношений, субъектом и продуктом которых он является. Его сущностные силы затрачиваются непосредственно на общину, которая сама же непосредственно определяет, какому уровню общественной иерархии соответствует отдельный её член.
Иначе говоря, достоинства единичного находятся в непосредственном распоряжении и пользовании всеобщего, которое, в свою очередь, не допускает каких бы то ни было опосредований в оценке этих достоинств. Поэтому наследственная преемственность «власти» в первобытной общине до появления избыточного продукта, который представляет собой материальную основу для превращения управленческой деятельности в особую «профессию», практически исключена. Исключено, опять-таки до появления избытка как эмбриона прибавочного продукта, различие между первобытными «управленцами» и рядовыми членами общины и с точки зрения их материального благосостояния. Цель производства первобытного общества, детерминированная производительными силами, не способными производить сверх необходимого продукта, даже в идее не позволяет допустить имущественной дифференциации общины.
С позиции человека последующих эпох, и особенно человека, являющегося субъектом и объектом товарно-денежных отношений, невознаграждение относительно сложного труда первобытного интеллектуала есть своего рода эксплуатация. Однако сам «эксплуатируемый» в рассматриваемом случае таковым себя не воспринимает, так как, во-первых, вся его мотивация восходит к действительной цели первобытного способа производства (община) и, во-вторых, отсутствие материального поощрения за управленческий труд компенсируется высоким социальным статусом и соответствующим ему почётом и уважением со стороны общины. Предоставляя общине свои особые дарования, не имея при этом экономических притязаний, первобытные интеллектуалы с моральной точки зрения превосходят своих современных коллег, творчество которых нередко отягчено сугубо прагматической мотивацией. Поэтому утверждения противоположного толка, на наш взгляд, как правило, лицемерны. Однако, к этому мы ещё вернёмся.
Избыточный продукт, как известно, дал толчок развитию обмена и имущественному расслоению общины, но в данном случае интересен другой момент, связанный с появлением излишка. Последний свидетельствует о начале, хотя и очень медленного, а поэтому слишком продолжительного процесса расшатывания основ натурального хозяйства, требующего не специализацию на каком-либо одном виде труда, а частую перемену видов деятельности, что вместе с господствующим в первобытном обществе принципом всеобщности труда обеспечивал равноправие всех членов общины и с точки зрения участия в управленческой деятельности. Избыток же, явившийся первой общественной формоопределённостью прибавочного продукта, стал надёжной материальной основой утверждения вождей и старейшин общины как новой, теперь уже стабильной социальной прослойки. Процесс узурпации ею привилегированной управленческой «профессии», имевшей материальное «подкрепление» (излишек), нашёл развитие в формировании знати и утверждении принципа наследственной преемственности. Здесь-то и прекращает своё существование первозданная форма «меритократии».
Правда, если рассуждать строго, то она и не является «меритократией»
в действительном смысле. Ведь «меритократия» может существовать там, где наличествует если не антагонизм, то, как минимум, довольно острое противоречие между физическим и умственным трудом (данное противоречие на более высоких ступенях цивилизации проявляется в разных формах, в том числе и как противоречие между высококвалифицированным и менее квалифицированным трудом, между так называемой естественной аристократией и «лишними людьми»), которое превращает физический труд в удел большинства, а труд умственный в привилегию особой части общества, что связано как с уровнем производительных сил первобытного способа производства, так и его производственными отношениями. Кроме того, самые достойные и заслуженные, избираемые общиной в качестве вождей и старейшин, и в самом деле являвшиеся таковыми, но другого вознаграждения кроме как пиетета к себе их власть не допускает. Это обусловлено, как уже отмечалось, и тем, что сама община, все члены которой находятся в равном положении с точки зрения возможности участия в управлении ею, ограничивает власть отдельного, пусть самого достойного, своего члена. Исходя из сказанного, первобытное общество представляет собой пример, скорее всего, определённого сочетания меритократии и демократии в их зачаточной форме.
Если узаконению элитарного класса на закате первобытного способа производства предшествовало создание экономической предпосылки (избыточный или излишний продукт, развившийся в частную собственность) его материального благосостояния, то с момента появления первого антагонистического общества вплоть до утверждения эпохи свободной конкуренции материальное благосостояние (обеспечиваемые рабовладельческой и феодальной частной собственностью непосредственный прибавочный продукт и феодальная земельная рента) становится следствием, предопределяемым принадлежностью к знатному сословию. Иначе причина и следствие в эпоху, когда только-только зарождается частная собственность и в эпоху, когда она уже зиждется на внеэкономическом принуждении, как бы меняются местами.
Существенные изменения в соотношение социального статуса и материального благосостояния вносит эпоха всеобщего товарного производства. Теперь уже преемственность не сословная, а преимущественно имущественная, определяет место человека в социальной иерархии. Однако, в условиях, когда частная собственность на основные средства производства сочетается с господством товарно-денежных отношений, следовательно, когда товарное производство приобретает всеобщий характер, основы какой бы то ни было преемственности подтачиваются довольно-таки стремительными темпами. Заслуга капитализма состоит в том, что этот способ производства положил конец состоянию, когда человек своим социальным статусом и имущественным положением был обязан одной лишь случайности своего рождения. Тем не менее, условия, которые определяют место человека в так называемые индустриальную и постиндустриальную эпохи, качественно отличаются друг от друга. Указывая на это различие, Д.Белл пишет: «На протяжении многих лет вплоть до окончания Второй мировой войны сфера бизнеса была главной дорогой, открытой для честолюбивых и агрессивных людей, которые хотели проявить себя. И восхождение от нищеты к богатству (или более точно — от клерка к капиталисту, если проследить карьеры Рокфеллера, Гарримана или Карнеги) требовало скорее напористости и безжалостности, чем образования и высокой квалификации». (Там же).
Так как объективной основой развития общества являются его производительные силы, они же выступают в качестве основополагающей предпосылки, предопределяющей степень прогрессивности общества. Поэтому с момента, когда уровень производительных сил допускает возможность имущественного расслоения социума, главным материальным условием какой бы то ни было привилегированности становится собственность, но собственность не на предметы личного потребления, и в том числе даже не на предметы роскоши, составляющие объект личной собственности, а на решающий на данный момент производственный ресурс. Таковым, а потому и главным объектом собственности на разных этапах развития человечества выступали то раб (субъект), то земля (объект), то средства производства в виде капитала. С превращением науки в непосредственную производительную силу знание становится решающим производственным ресурсом, а поэтому и всё более значительным «объектом собственности». «…Знание — это то, что объективно известно, это интеллектуальная собственность, принадлежащая определённому лицу или группе лиц и удостоверённая авторским правом или какой-либо другой формой социального признания (скажем публикацией)». (Там же. С. 238).
Однако знание — особый объект собственности, и его специфика состоит в том, что оно (знание) не существует независимо от своего носителя. Если такие объекты собственности как раб (субъект, превращённый в объект), земля или средства производства существуют обособленно от собственника и независимо от того, окажутся ли они вообще в чьей бы то ни было собственности, то объект «интеллектуальной собственности» на самом деле является неотъемлемым качеством человека, его принадлежностью и обнаруживает себя как собственность лишь благодаря господствующим производственным отношениям. Следовательно, владеющий знаниями выступает одновременно и как субъект собственности, и как его объект (интеллект не существует без своего носителя).
Учитывая определение «рабочей силы» как совокупности физических и духовных способностей человека, понятие «интеллектуального капитала» может рассматриваться как составной элемент категории «рабочая сила», иначе содержание последней, исходя из её определения, естественным образом охватывает содержание «интеллектуального капитала». Следовательно, обособление интеллектуальных способностей от рабочей силы является лишь манипуляцией абстрактного мышления. Другое дело, что словосочетание «рабочая сила» ассоциируется преимущественно с руками носителя указанных способностей и простым, рутинным трудом, «интеллектуальная собственность» же — с его головой и трудом сложным, творческим.
Как было отмечено, «интеллектуальная собственность» не существует без и вне своего «собственника», следовательно, она, как и рабочая сила, неотчуждаема. Отчуждается лишь право их использования.* Однако реализация права использования «рабочей силы» и «интеллектуальной собственности» как несоизмеримых по своей значимости «факторов производства» находит отражение также в несоизмеримых по своим размерам доходах их «собственников». С этой точки зрения понятия «товар — рабочая сила» и «интеллектуальный капитал» кажутся вполне адекватными.
* Мы считаем, что применение категории отчуждения для обозначения перехода собственности будь то на объект или на превращённый в объект субъект, или, как
в данном случае, на право использования рабочей силы, в том числе и такого её элемента, как так называемый интеллектуального капитала, от одного субъекта к другому есть результат аберрации понятий. На наш взгляд, «отчуждение» соответствует немецкому «Entfremdung» и обозначает крайнюю форму социального перерождения человека. В приведённом же случае должно быть использовано понятие, содержание которого соответствовало бы немецкому «Entasserung». Приложение русской социально-экономической наукой усилий в данном направлении способствовало бы преодолению недоразумений в проблематике отчуждения. Указанный аспект проблемы в грузинской экономической науке со второй половины 80-х гг. прошлого века стал предметом специального и, на наш взгляд, довольно результативного исследования. (См. например: Пачкория Дж.С. Фактор времени и цель социалистического производства // Актуальные проблемы политической экономии в свете решений XXVII съезда КПСС. — Тбилиси: Издательство Тбилисского университета, 1988. С. 120; Абсава Н.Д.
Отчуждение — политэкономический аспект. — Тбилиси: Издательство Тбилисского университета, 1996. С. 4—16; Абсава Н.Д. К вопросу об отчуждении и некоторых его формах. // Отчуждение человека в перспективе глобализации мира. — СПб.: Издательство «Петрополис», 2001. С. 205—209; Абсава Н.Д. О понятийном недоразумении в проблематике отчуждения // Человек: соотношение национального и общечеловеческого. — СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2004. С. 31—37).
Вообще же, применение категории «капитал» не в первоначальном, следовательно, и в неистинном его значении в социально-экономической науке, почему-то, стало широко практикуемым явлением. Субстанциальную сущность же капитала, как известно, составляет стоимость, поэтому именно денежная форма есть способ существования капитала, адекватный его действительному содержанию. Так называемый интеллектуальный капитал не может быть отправным пунктом движения, предполагающего его самовозрастание. В такое движение «интеллектуальный капитал» как один из элементов личного фактора производства включается лишь посредством соединения с денежным капиталом. Следовательно, восприятие носителя интеллекта полноправным собственником, содержащегося в нём же объекта собственности является иллюзией.
Высокий интеллект в эпоху превращения науки в решающий производственный ресурс предполагает и соответствующие ему доходы, и солидные места в социальной иерархии. Однако утверждения о том, что «постиндустриальное общество» гарантирует наиболее одарённым людям возможность пробиться в ряды меритократии, полагаясь исключительно на свои способности и знания, преувеличены. «Постиндустриальное общество», сохраняя рыночные отношения, отличается избирательным подходом в формировании «правящей элиты». Ценность и цена того или иного рода знания, как и любого товара, выносимого на суд рынка, определяется именно рыночной конъюнктурой. Знания, даже самые глубокие, могут оказаться не востребованными, если их реализацией не предвосхищаются в первую очередь высокие прибыли для возможного покупателя превращённого в собственность знания и так же высокие доходы для предлагающих рынку свою «собственность» интеллектуалов. Рынком не признаётся некапитализируемый интеллект и его некапитализируемый продукт.
Сказанное меньше касается технических знаний и естественных наук, имеющих прикладное значение, и больше общественных наук, практическая значимость которых обнаруживается, как правило, не сиюминутно. Кроме того, «интеллектуальная собственность» обществоведов, как и они сами, в какой-то степени всегда подвержена идеологизированию, поэтому «вершителем» судеб общественной науки и её представителей, наряду с рыночной, выступает и политическая конъюнктура. Однако рынок и экономический, и политический довольно благосклонен к обществоведам, не «стесняющим» свои способности и дарования принципами и убеждениями, и поэтому предрасположенным к идеологическому проституированию. В адрес такого интеллекта Маркс бы повторил однажды сказанное: «…талант без убеждений создаёт негодяев…». (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 31. С. 367). Так что положительная оценка одного факта существования нового «класса интеллектуалов» не может быть безапелляционной.
То, что отдельные интеллектуалы или особая их часть добиваются высокого социального статуса и материального благосостояния, нельзя ставить в заслугу одним только общественным отношениям, изменения в которых скорее поверхностны. Причину надо видеть в качественных сдвигах в структуре производительных сил: научно-техническая революция, имевшая результатом превращение науки в непосредственную производительную силу, изменила соотношение элементов производительных сил в пользу субъективного производственного ресурса (НТР, тем самым, наглядно подтвердила истинность положения, что человек является главной производительной силой). Став решающим производственным ресурсом, интеллект высококвалифицированных специалистов начинает выступать в роли «соблазнителя» института частной собственности, которая переносит свои «предпочтения» с одного своего объекта (капитал, объективированный в средствах производства) на другой (знания, субъективированные в их носителе).
Всё это наводит на мысль, что, хотя и в модифицированной форме, но субъект вновь становится объектом частной собственности (говоря проще, современный интеллектуал, являющийся якобы собственником, в то же время предстаёт в качестве раба, что свидетельствует о его раздвоенности). Тот факт, что собственником знаний может выступать сам их носитель, иначе то, что объект собственности в одно и тоже время выступает и как его субъект, не свидетельствует о качественных изменениях в общественных отношениях в сторону их гуманизации. Дело в том, что здесь создаётся видимость слияния частной собственности и труда (бесперспективность их единства стала очевидной уже в эпоху первоначального накопления капитала, что в дальнейшем подтвердилось развитием товарно-денежных отношений), хотя превращение интеллекта в объект «собственности», на самом деле является диктуемой господствующими общественными отношениями попыткой искусственного разъединения человека и его имманентного качества. Результатом такого разъединения выступает то, что реализация или капитализация «интеллектуальной собственности» осуществляется, как правило, не непосредственно носителями знаний, а посредством тех, кто способствует их материализации. Последняя требует солидных источников финансирования, каковыми всё больше выступают крупные частные фирмы, всегда ориентированные на рыночный спрос.
Следовательно, реализация собственности на интеллект реально осуществляется не его носителем, чьей естественной принадлежностью он является, а извне (как было отмечено, интеллект не может быть капитализирован без содействия денежного капитала, ведь только последний может быть исходным пунктом движения, предполагающего самовозрастание стоимости). Предмет же научных исследований и разработок, находящихся в конечной зависимости от рыночной конъюнктуры и в непосредственной — от источников финансирования, не может быть произвольным, поэтому творческие работники при определении предпочтений в своей деятельности вынуждены руководствоваться экономическими соображениями.
Той же части научного сообщества, которая материальному благосостоянию предпочитает творческую свободу, не суждено пополнить ряды «естественной аристократии» до той поры, пока рынок не соблаговолит обратить своё «драгоценное» внимание на результаты их раскрепощённого творчества.
Однако во все времена рыцари духовной сферы, по возможности отстраняющиеся от амбиций и экономических притязаний, по всей видимости, и не стремились к каким бы то ни было формам удостоверения социального признания. Беспристрастное служение науке обусловлено их любовью к научной истине и к самому процессу её установления. Движимые внутренней мотивацией, они в своей деятельности не нуждаются в стимулах извне. Самосовершенствование не является самоцелью учёных по призванию, это лишь побочное следствие их труда, непосредственный результат которого служит осуществлению действительной цели — утверждению человека вообще. (О различии-тождестве понятий труд, работа, творчество см.: Пачкория Дж.С. Экономикс или единая политическая экономия? — Зугдиди, 1994. С. 31—142; на груз. яз.). Присущая же меритократии потребность якобы в качественном росте над собой, в самореализации, на самом деле есть стремление к удовлетворению собственного ego. Это следует уже
из того факта, что круг научных интересов её представителей очерчивается прагматическими соображениями, отвечающими рыночному спросу.
Негативная сторона права собственности на знания и информацию состоит и в том, что узаконение этого права становится преградой для их распространения. И это несмотря на то, что с точки зрения качества и количества передаваемых, в том числе и безвозмездно, обществу знаний, «собственник» интеллектуальных способностей нисколько не «обедняется». Напротив, в процессе распространения знаний и информации он, вероятнее всего, приумножает свой интеллектуальный потенциал. Более того, «интеллектуальный капитал» — это единственный вид капитала, который приращивается, растрачиваясь, что уже следовало бы рассматривать как вознаграждение его владельцу за предоставление доступа к имеющемуся у него интеллектуальному благу. Кроме того, новое знание возникает не на голом месте, и если бы не превращение его в объект собственности и распространение законов рынка на духовную сферу, привнесение новизны в уже потребляемые обществом знания не вызывало бы роста доходов новых «звёзд» духовной сферы до астрономических размеров (с этой точки зрения пример экономического взлёта компании «Майкрософт» стал хрестоматийным, а имя Билла Гейтса — нарицательным). (См.: Лестер К. Туроу. Будущее капитализма. — Новосибирск: Сибирский хронограф, 1999. С. 291).
В данной ситуации арбитром в установлении количественного и качественного вкладов старого и нового знаний в продукт их синтеза выступает рынок. Последним при этом учитывается не реальная их доля в получении нового полезного в первую очередь с рыночной точки зрения продукта, а то, что создание последнего стало возможным лишь «присоединением» нового знания к имеющемуся. Следовательно, оплата новизны предполагает присвоение ею стоимости содержащейся в совместном продукте доли старого знания. Таким образом, «предвзятость» рынка нейтрализует тот якобы справедливый принцип распределения доходов, который присущ «меритократическому» обществу.
Провозглашаемый меритократией принцип соответствия доходов и социального статуса исключительно способностям и заслугам человека в условиях рынка реализуется весьма парадоксальным образом. Л.Туроу приводит пример, взятый хотя и не из духовной сферы, но довольно показательный и констатирующий этот парадокс. Учёный пишет: «Имеется… весьма нелинейное соотношение между талантом и оплатой, как это лучше всего видно по оплате спортсменов. У кого способности ниже уровня, позволяющего человеку стать профессиональным игроком в баскетбол, то есть членом Национальной ассоциации баскетбола, у того заработок равен нулю. При надлежащем уровне таланта минимальный заработок составляет 150 000 долларов. Если измерить разницу в способностях между рядовыми игроками и звёздами (в быстроте бега, высоте прыжков, проценте попаданий), то она оказывается очень мала, а различия в заработках — громадны». (Там же. С. 290).
На первый взгляд, может показаться, что такое явно несправедливое распределение доходов — результат противоречия между «меритократическим» принципом оплаты человеческих дарований и заслуг, с одной стороны, и закономерностями рыночного хозяйства — с другой. Тем не менее, если учесть, что именно столь разительный разрыв в уровнях доходов, несмотря на незначительную разницу в способностях, делает возможным само существование меритократии, то надо полагать, что последнюю наличие указанного «противоречия» вполне устраивает.
Утверждение же, что якобы материальное благосостояние — результат, которого члены нового высшего класса достигают своей деятельностью, не ставя при этом обогащение в качестве своей цели (см.: Иноземцев В.Л. Эксплуатация: феномен сознания и социальный конфликт // За десять лет. К концепции постэкономического общества. — М.: «Academia», 1998. С. 356), чаще всего, отдаёт лукавством. На самом деле, о наличии такой цели свидетельствует сам факт превращения интеллекта в объект частной собственности, юридически удостоверяемой авторскими правами. Если материальные цели новым высшим классом не являются приоритетными в деятельности, а представляют собой лишь её побочный результат, то суть авторских прав должна состоять только в защите интеллектуалов от плагиата, не допуская при этом капитализации их способностей, что находит выражение в неоднократной оплате продукта, однажды созданного интеллектом. Последний в таком случае выступает в качестве капитала, а доходы его (интеллекта) носителя — в качестве прибыли на вложенный капитал. Поэтому отказ от авторских прав в той их части, которая предполагает капитализацию интеллекта и его продукта, послужил бы лучшим подтверждением справедливости положения о возвышении нового высшего класса над экономическими притязаниями. В имеющейся же ситуации подобного рода утверждения, надо полагать, являются идеологическим оправданием образа жизни их авторов, наверняка причисляющих себя к элитарной социальной страте.
Относительно последней теоре-
тик постэкономического общества В.Л.Иноземцев пишет: «На наших глазах происходит некий противоречивый синтез научной, предпринимательской и политической элит, формирующий ту общность, которая названа нами „классом интеллектуалов”. Деятельность его представителей движима мотивами, как свойственными научному сообществу, так и присущими предпринимательской и политической элитам». И продолжает: «В прошлое уходят, с одной стороны, восхищение обогатившимся за счёт спекулятивных махинаций воротилой,
с другой — пиетет перед бессребреником, прославившимся открытиями в области Чистой науки. Образы Билла Гейтса и Стива Джобса оказываются для современников гораздо более привлекательными, нежели личности Джона Рокфеллера и Альберта Эйнштейна. Формируется новый “центр устойчивости” постиндустриального общества, представленный высокообразованными людьми, вовлечёнными в разнообразные сферы деятельности, воспринимающими ценности научного менталитета, но ориентированными на результаты, полезность которых непосредственно ощущает общество в целом». (Иноземцев В.Л. Наука, личность и общество в постиндустриальной действительности // http: //www.postindustrial. net/pdf/magazines/article58.pdf).
Эти размышления учёного противоречат его же утверждениям о том, что якобы представителями нового класса преодолеваются материальные интересы. На самом деле, смешение мотивов, свойственных учёным, предпринимателям и политикам, явно свидетельствует об усилении «приземлённости» мотиваций и среди той части новой элиты, которая всем своим образом жизни всегда подтверждала свою приверженность идеям и принципам. Что же касается политиков и предпринимателей, превалирование в системе их интересов чисто прагматических мотивов всегда воспринималось как вполне обычное явление. Иллюзия возвышения постиндустриального общества над экономическими целями рассеивается и признанием того факта, что самим этим обществом опровергается почти сакральный образ автора теории относительности и фетишизируется успешная карьера Билла Гейтса, коммерческие успехи которого несоизмеримы с его научными достижениями.
Главным аргументом, приводимым эпигонами теории постиндустриализма для оправдания всё углубляющейся во всём мире социальной и экономической пропасти между меритократией и остальным обществом, служит разница в умственных способностях и качестве образования и знаний, существующая между теми, кто составляет «класс интеллектуалов» и теми, кто оказался за пределами новой высшей страты. В эпоху, когда степень зависимости человечества от ограниченных естественных ресурсов по мере развития производительных сил всё уменьшается, проблематичным становится дефицит субъективного производственного ресурса как решающего элемента производительных сил, превратившегося по этой причине в главный объект частной собственности. Последняя, вместе с ограниченным для большинства людей доступом к качественному образованию, препятствует расширенному воспроизводству «естественной аристократии». Однако, если эта привилегированная часть общества желает оставаться таковой, то вряд ли разумно ожидать от неё инициирования принципиальной постановки вопроса о необходимости разработки мер хотя бы по смягчению порождённого постиндустриальным обществом нового социального противоречия.
Не случайно, что сторонниками постиндустриализма углубление социального и имущественного неравенства оценивается не только как процесс закономерный, что при господствующих производственных отношениях вполне естественно, но и как справедливый и непреодолимый. Справедливость всё усугубляющегося по всем параметрам отрыва меритократии от остальной части социума «обосновывается» усиливающейся по мере развития производительных сил тенденцией возрастания доли интеллектуальной элиты в производимой части общественного богатства, непреодолимость же «аргументируется» попахивающим фашизмом соображением о преимущественно наследственном характере интеллектуальных способностей. Последняя точка зрения предполагает и, по существу, одобряет консервацию неравенства возможностей у представителей разных социальных групп и сословий. Сохранению этого различия, в конечном счёте, способствуют общественные отношения постиндустриального общества и вся система соответствующих им социально-экономических целей, непосредственно обусловленная ими недоступность для большинства качественного образования.
По большому счёту, неравные интеллектуальные возможности людей, представляющих разные социальные группы и слои, являются не причиной, а следствием социальной и экономической пропасти между ними. Как ни прискорбно, в постиндустриальном обществе, в обществе, которым правит «достойный» «класс интеллектуалов», не теряют актуальности слова Ф.Энгельса: «…Каждый человек неоспоримо имеет право на полное развитие своих способностей и общество вдвойне совершает преступление против личности, когда делает невежество неизбежным следствием бедности». (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 543).
Сторонники постиндустриального общества могут возразить, что сказанное справедливо только для отставшей в своём развитии части человечества, в обществе же, где наука и знания превращаются в главную производительную силу, причина и следствие меняются местами. Правда, здесь не могут не возникнуть сомнения относительно прогрессивности общественных отношений, обуславливающих концентрацию интеллектуалов всего мира в пределах высокоразвитых государств и «умудряющихся» локализовать действие производственного ресурса, способного превратить процессуальную сторону материальной жизни человека в творчество, и постольку по самой своей природе не терпящего каких-либо ограничений. Однако такая локализация является одним из условий самого существования меритократии. Кстати, и этот факт свидетельствует преимущественно не о потребности учёных в межсубъектном диалоге, которому в эпоху Интернета их пространственная разобщённость не создаёт преграду, а о невозможности самореализации специалистов в отстающих регионах мира, что, в свою очередь, тоже есть результат указанных отношений и несправедливости утверждения о преодолении материальных интересов творческой элитой, устремившейся в страны с высоким уровнем жизни. Поэтому ни «эффективный доступ» к образованию, который, по мнению цитируемого Д.Беллом А.Иллича, требует «решительного отказа от прав на информацию и сложного инструментария, с помощью которого современные технократы создают привилегии, которые они, в свою очередь, превращают в неприкосновенные, оправдываясь своим служением обществу» (Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество… С. 564), ни специальные программы, ни какие-то другие отдельные меры, направленные на сокращение отрыва в интеллектуальном уровне представителей «естественной аристократии» от людей, относящихся к непривилегированным сословиям, не способствуют решению проблемы. Они могут восприниматься лишь как отдельные фрагменты, проводимой в сфере образования политики сглаживания острых углов.
Видимо, рост производительных сил «постиндустриального общества», сам по себе свидетельствующий о свершившемся качественном и количественном сдвиге внутри этих сил, оказался недостаточным для скачка в новую меру — действительно гуманный способ общественного устройства. Однако знания, которые «благодаря» господствующим общественным отношениям едва просачиваются сквозь рамки определённого социального сословия, сами же создают продукт, разрушающий все преграды на пути к их количественному и качественному росту. Последний, вопреки утверждениям теоретиков постидустриализма, безусловно, создаёт реальную возможность перераспределения знаний и объективную материальную основу для формирования свободного и одновременно эгалитарного общества, с оответствующими ему очеловеченными общественными отношениями.
