Абхазия, Азербайджан, Армения, Беларусь, Грузия, Казахстан, Кыргызстан, Латвия, Литва, Молдова, Приднестровье, Россия, Таджикистан, Туркменистан, Узбекистан, Украина, Эстония, Южная Осетия
Вы находитесь: Главная » Новости 2 » Газета “ПРАВДА”. Как поэта за антихриста приняли

Газета “ПРАВДА”. Как поэта за антихриста приняли 

39b4cc_pushkin-1Они остановились посреди тенистого оренбургского сквера и никак не могут наговориться. Пушкин в цилиндре, левой рукой опирается на трость, а большой палец правой непроизвольно засунул под верхнюю пуговицу длинного элегантного сюртука. Его собеседник Владимир Даль, в будущем автор Толкового словаря живого великорусского языка, а в дни, когда Александр Сергеевич посетил Оренбург для сбора фактов к своей “Истории Пугачева”, чиновник для особых поручений при военном губернаторе Оренбургского края, как и положено, облачен в вицмундир с твердым стоячим воротником. Этот парный памятник, созданный скульптором Н. Петиной, появился в центре старинного города на реке Урал, на границе между Европой и Азией, еще в конце прошлого века в честь 200-летия со дня рождения величайшего поэта России и сейчас уже воспринимается местными жителями как символ Оренбурга.

…В ОРЕНБУРГ Пушкин, “нежданный и нечаянный”, по выражению В.И. Даля, въехал в запыленной дорожной коляске после месяца пути утром 18 сентября (по старому стилю) 1833 года и нашел себе гостеприимный кров на даче генерал-губернатора Василия Алексеевича Перовского, своего давнего знакомца еще по Петербургу. Дом этот, кстати, дошел до наших дней, хоть и в перестроенном виде – сейчас здесь размещается 2-я городская больница. Сопровождать гостя во время его ознакомления с городом Перовский поручил Владимиру Ивановичу Далю, который, между прочим, годом раньше тоже имел удовольствие встречаться с Пушкиным в городе на Неве, а за время службы в Оренбурге успел основательно изучить историю и этнографию этого степного края. Так что Пушкин и Даль с первых же минут общения нашли, что называется, общий язык.

Чтобы представить, каким увидел Оренбург Александр Сергеевич, достаточно процитировать воспоминания чиновника К.А. Буха, приехавшего сюда на службу именно в 1833 году: “Наружная физиономия Оренбурга была бедна и непривлекательна, небольшая кучка деревянных одноэтажных домов в тесных стенах земляного вала стояла, как в песочнице, нанизывая прямолинейные песчаные улицы; правда, караван-сарай посреди самого города со снующими к нему и из него башкирцами, киргизами, хивинцами, бухарцами в пестрой одежде, верблюды, навьюченные или запряженные в арбы, придавали ему полуазиатский характер…”

Владимир Даль тоже оставил подробнейшие воспоминания, из которых мы узнаем, чем были заполнены два пушкинских дня в Оренбурге. Он сообщает, что ездил с Пушкиным “в историческую Бердинскую станицу, толковал, сколько слышал и знал местность, обстоятельства осады Оренбурга Пугачевым; указывал на Георгиевскую колокольню в предместии, куда Пугачев поднял было пушку, чтобы обстреливать город, на остатки земляных работ между Орских и Сакмарских ворот, приписываемых преданием Пугачеву, на зауральскую рощу, откуда вор пытался ворваться в крепость, открытую с этой стороны; говорил о незадолго умершем здесь священнике, которого отец высек за то, что мальчик бегал на улицу собирать пятаки, коими Пугач сделал несколько выстрелов в город вместо картечи, о так называемом секретаре Пугачева Сычугове, в то время еще живом, и о бердинских старухах, которые помнят еще “золотые” палаты Пугача, то есть обитую медною латунью избу”.

Как отмечает Даль, “Пушкин слушал все это, – извините, если не умею иначе выразиться, – с большим жаром и хохотал oт души следующему анекдоту: Пугач, ворвавшись в Берды, где испуганный народ собрался в церкви и на паперти, вошел также в церковь. Народ расступился в страхе, кланялся, падал ниц. Приняв важный вид, Пугач прошел прямо в алтарь, сел на церковный престол и сказал вслух: “Как я давно не сидел на престоле!” В мужицком невежестве своем воображал, что престол церковный есть царское седалище. Пушкин назвал его за это свиньей…”

В Бердах, рассказывает Даль, “…мы отыскали старуху (Бунтову), которая знала, видела и помнила Пугачева. Пушкин разговаривал с нею целое утро; ему указали, где стояла изба, обращенная в золотой дворец, где разбойник казнил несколько верных долгу своему сынов отечества; указали на гребни, где, по преданию, лежит огромный клад Пугачева, засыпанный землей и покрытый трупом человеческим, чтобы отвесть всякое подозрение и обмануть кладоискателей, которые, дорывшись до трупа, должны подумать, что это – простая могила. Старуха спела также несколько песен, относившихся к тому же предмету, и Пушкин дал ей на прощанье червонец”.

Александр Сергеевич тщательно записал все, о чем поведала старая казачка. Вот, например, каким она запомнила самого Пугачева: “Он сидел между двумя казаками, из коих один держал серебряный топорик, а другой булаву. У Пугачева рука лежала на пелене – подходящий кланялся в землю, а потом, перекрестясь, целовал его руку”.

Рассказы Ирины Афанасьевны Бунтовой почти полностью вошли в текст “Истории Пугачева”. Она, между прочим, признает, что Пугачева в Берде “все любили”, что здесь казаки самозванца “никого не обижали”, проезжая по улицам, Пугачев всегда бросал народу мелкие деньги… И, хотя Пушкин в “Истории Пугачева” отразил официальную, дворянско-помещичью точку зрения на события пугачевской войны, в конце этого обстоятельного труда он приходит к выводу, что “весь черный народ был за Пугачева.

Духовенство ему доброжелательствовало… Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства…”

Но и Пушкин-художник в “Капитанской дочке” во многом опирался на впечатления того дня, когда он побывал в Берде. Так, в главе “Мятежная слобода” приведено описание пугачевского “дворца”: “Я вошел в избу, или в дворец, как называли ее мужики. Она освещена была двумя сальными свечами, а стены оклеены были золотою бумагою; впрочем, лавки, стол, рукомойник на веревочке, полотенце на гвозде, ухват в углу и широкий шесток, уставленный горшками, – все было, как в обыкновенной избе. Пугачев сидел под образами, в красном кафтане, в высокой шапке и важно подбочась”. Нетрудно догадаться, что обстановку этой избы Пушкин видел собственными глазами.

Сейчас, конечно, пугачевского “дворца” уже нет. На его месте – мемориальная стена с надписью, сообщающей, что здесь стоял дом, в котором с ноября 1773 года по март 1774 года жил вождь крестьянского восстания Емельян Пугачев. Тут же стоит пушка пугачевских времен… А вот еще одно свидетельство о пребывании Пушкина в Оренбурге и в Бердской слободе, оставленное купцом Н.А. Кайдаловым, родственником сотника Оренбургского казачьего войска И.В. Гребеньщикова. Свидетельство это особенно ценно для нас описанием внешности поэта, его манеры держать себя: “Он среднего роста, смуглый, лицо кругловатое с небольшими бакенбардами, волосы на голове черные, курчавые, недолгие, глаза живые, губы довольно толсты. Одет был в сюртук, плотно застегнутый на все пуговицы; сверху шинель суконная с бархатным воротником и обшлагами, на голове измятая поярковая шляпа. На руках: левой на большом, а правой на указательном пальцах по перстню. Ногти на пальцах длинные лопатками. В фигуре и манерах было что-то чрезвычайно оригинальное.

По входе в комнату Пушкин сел к столу, вынул записную книжку и карандаш и начал расспрашивать стариков и старух, и их рассказы записывал в книжку. Одна старушка, современница Пугачева, много ему рассказывала и спела или проговорила песню, сложенную про Пугачева, которую Пушкин и просил повторить. Наконец, расспросы кончились. Он встал, поблагодарил Гребеньщикова и стари ков, которым раздал несколько серебряных монет, и отправился в Оренбург.

Он суеверным старикам, а особенно старухам, не понравился и произвел на них неприятное впечатление тем, что, вошедши в комнату, не снял шляпы и не перекрестился на иконы и имел большие ногти; за это его прозвали “антихристом”; даже некоторые не хотели принять от него деньги (которые были светленькие и новенькие), называя их антихристовыми и думая, что они фальшивые”.

История про “антихриста”, ставшая известной Пушкину и очень насмешившая его, отразилась и в воспоминаниях В. Даля: “Мы уехали в город, но червонец наделал большую суматоху. Бабы и старики не могли понять, на что было чужому, приезжему человеку расспрашивать с таким жаром о разбойнике и самозванце, с именем которого было связано в том краю столько страшных воспоминаний, но еще менее постигали они, за что было отдать червонец. Дело показалось им подозрительным: чтобы-де после не отвечать за такие разговоры, чтобы опять не дожить до какого греха да напасти. И казаки на другой же день снарядили подводу в Оренбург, привезли старуху и роковой червонец и донесли: “Вчера-де приезжал какой-то чужой господин, приметами: собой невелик, волос черный, кудрявый, лицом смуглый, и подбивал под “пугачевщину” и дарил золотом; должен быть антихрист, потому что вместо ногтей на пальцах когти”.

Вечером, после поездки в Берды, Пушкин и Даль посетили Неплюевское военное училище, готовившее казачьих офицеров (здание это тоже сохранилось), где вкусили от гостеприимства его директора Константина Демьяновича Артюхова.

“В Оренбурге Пушкину захотелось сходить в баню, – пишет В. Даль. – Я свел его в прекрасную баню к инженер-капитану Артюхову, добрейшему, умному, веселому и чрезвычайно забавному собеседнику. В предбаннике расписаны были картины охоты, любимой забавы хозяина. Пушкин тешился этими картинами, когда веселый хозяин, круглолицый, голубоглазый, в золотых кудрях, вошел, упрашивая Пушкина ради первого знакомства откушать пива или меду. Пушкин старался быть крайне любезным со своим хозяином и, глядя на расписной предбанник, завел речь об охоте. “Вы охотитесь, стреляете?” – “Как же-с, понемножкузанимаемся и этим; не одному долгоносому довелось успокоиться в нашей сумке”. – “Что же вы стреляете, уток?” – “Уто-ок-с?” – спросил тот, вытянувшись и бросив какой-то сострадательный взгляд. – “Что же? разве вы уток не стреляете?” – “Помилуйте-с, кто будет стрелять эту падаль! Это какая-то гадкая старуха, валяется в грязи – ударишь ее по загривку, она свалится боком, как топор с полки, бьется, валяется в грязи, кувыркается… тьфу!” – “Так что вы стреляете?” – “Нет-с, не уток. Вот как выйдешь в чистую рощицу, как запустишь своего Фингала, – а он нюх-нюх направо – нюх налево, – и стойку: вытянулся, как на пружине, – одеревенел, окаменел! Пиль, Фингал! Как свечка загорелся, взвился…” – “Кто, кто?” – перебил Пушкин с величайшим вниманием и участием. – “Кто-с? Разумеется кто: слука, вальдшнеп. Тут царап его по сарафану… А он, – продолжал Артюхов, раскинув руки врозь, как на кресте, – а он только раскинет крылья, головку набок – замрет на воздухе, умирая, как Брут!” Пушкин расхохотался и, прислав ему через год на память “Историю Пугачевского бунта”, написал: “Тому офицеру, который сравнивает вальдшнепа с Валленштейном или Кесарем”.

Весть о приезде Пушкина разнеслась по Оренбургу стремительно. Сохранилось одно очень любопытное письмо некоей Евгении Ворониной к своей подруге, датированное 20 ноября I833 года, в котором эта провинциальная барышня рассказывает, как две ее знакомые девицы, узнав от мадам Даль, что Пушкин будет вечером в гостях у ее мужа и что они будут вдвоем сидеть в кабинете Даля, забрались в сад, влезли на дерево, которое росло у окна кабинета, и из ветвей его жадно смотрели на Пушкина, восторженно следили за всеми его движениями, видели, как он от души хохотал, но разговора, увы, не было слышно, так как рамы в эту осеннюю пору были уже двойные.

…Пушкин выехал из Оренбурга в сторону Уральска утром 20 сентября. Смотрел на бесконечную равнину, на парящую в небесах хищную птицу, на темные тучи, грозившие пролиться дождем, и с улыбкой вспоминал последние минуты своего пребывания в столице степного края.

Александр Сергеевич в обществе Василия Перовского уже допивал чашечку обжигающего кофе, когда вошел лакей с письмом на подносе. Генерал-губернатор Перовский вскрыл депешу и аж схватился за бок от смеха.

- Вы только послушайте, что вообразил мой нижегородский коллега Бутурлин: “У нас недавно проезжал Пушкин. Я, зная, кто он, обласкал его, но, должен признаться, никак не верю, чтобы он разъезжал за документами о пугачевском бунте. Должно быть, ему дано тайное поручение собирать сведения о неисправностях…” И вот уже захохотали они оба. Ведь любому, кто хоть однажды путешествовал, хорошо известно, что в России не нужно ничего специально собирать – “неисправности” видны, как говорится, невооруженным глазом:

Теперь у нас дороги плохи, Мосты забытые гниют, На станциях клопы да блохи Заснуть минуты не дают;

Трактиров нет. В избе холодной

Теперь у нас дороги плохи,

Мосты забытые гниют,

На станциях клопы да блохи

Заснуть минуты не дают;

Трактиров нет. В избе холодной

Высокопарный и голодный

Для виду прейскурант висит

И тщетный дразнит аппетит,

Меж тем как сельские циклопы

Перед медлительным огнем

Российским лечат молотком

Изделье легкое Европы,

Благословляя колеи

И рвы отеческой земли.

 

Источник

Прочитано: 950 раз(а)

Оставить комментарий

Руководители Центрального Совета СКП-КПСС                                                                                        Все персональные страницы →

Зюганов
Геннадий Андреевич

Председатель
Центрального
Совета СКП-КПСС

Тайсаев
Казбек Куцукович

Первый зам. председателя
Центрального
Совета СКП-КПСС

Симоненко
Петр Николаевич

Заместитель председателя
Центрального
Совета СКП-КПСС

 

Новиков
Дмитрий Георгиевич

Заместитель председателя
Центрального
Совета СКП-КПСС

Макаров
Игорь Николаевич

Заместитель председателя
Центрального
Совета СКП-КПСС

Хоржан
Олег Олегович

Секретарь Центрального
Совета СКП-КПСС

Никитчук
Иван Игнатьевич

Секретарь Центрального
Совета СКП-КПСС

Гаписов
Ильгам Исабекович

Секретарь
Центрального
Совета СКП-КПСС

Костина
Марина Васильевна

Секретарь
Центрального
Совета СКП-КПСС

© 2015. СКП-КПСС
Сайт создан в "ИР-Медиа"

Создание сайта агентство IR MEDIA