Новости КПБ. ПЕРВЫЙ КОНЦЛАГЕРЬ В МИНСКЕ ОТКРЫЛСЯ ВО ВРЕМЕНА БНР
В прошлом году мир отметил 100-летие со дня завершения Первой мировой войны. На белорусскую землю эта война пришла в 1915-м и на долгих три года разделила ее линией фронта. Западная часть современной Республики Беларусь была оккупирована Германией, а после 21 февраля 1918 г. оккупация распространилась почти на всю территорию нынешней страны (из крупных городов неоккупированным остался лишь Витебск). Оккупационный режим продлился почти год – только в ноябре-декабре 1918-го германские войска покинули Беларусь. Но за этот год они успели оставить по себе в стране недобрую память. В частности, Минск впервые узнал, что такое концентрационный лагерь…
Вопрос о том, когда именно в Минске были созданы первые концлагеря, стал темой работы историка Нины Стужинской, весьма активно выступающей в последнее время в качестве эксперта по вопросам новой и новейшей истории Беларуси. В своей статье «История первого концлагеря в центре Минска», опубликованной 24 декабря 2016 ода., она утверждала:
«В …2016 году свое 95-летие мог бы «отметить» Минский концентрационный лагерь. Об этом карательном учреждении стеснялись писать историки, поскольку слово «концлагерь» ассоциируется с ужасами гитлеровских лагерей. Однако не о событиях второй мировой войны пойдет речь. За 20 лет до ее начала в столице советской Беларуси заработало подобное учреждение, одно из «эффективных» изобретений ХХ века для «перевоспитания» граждан, организации принудительного труда и укрепления власти».
Т.е. из этого пассажа следует, что до гитлеровских концлагерей в Беларуси существовали только советские, что уже неверно: первые концлагеря в Беларуси были созданы немцами в 1915 г., а в 1919 г. в Брест-Литовской и Бобруйской крепостях существовали польские лагеря для советских военнопленных.
Далее Н. Стужинская рассказала о минском концлагере, действовавшем на территории бывшего бернардинского монастыря с 2 марта 1921 года: «В конце ноября 1920 г. на совещании представителей ЧК Беларуси, военных властей и реввоенсовета Западного фронта было решено начать концлагерное строительство в Минске. Для этого надо было срочно освободить здание монастыря и предоставить помещения исключительно лагерю. Лагерь начал функционировать 2 марта. Уже в мае там насчитывалось 125 человек. На 4 июля —155; 8 июля — 170, 21 августа — уже 356 человек. На 17 декабря 1921 года — 155 мужчин и 32 женщины, т.е. численность резко сократилась, так как осенью 1921 г. состоялся массовый вывоз осужденных в российские лагеря, первоначально в Новгородский».
Нет слов – это важная и трагическая страница в истории белорусской столицы. Но вот заголовок – «История первого концлагеря в центре Минска» — либо ошибочен (если Н. Стужинская знает истину), либо намеренно вводит читателя в заблуждение. Причем сразу по двум пунктам.
Во-первых, первый советский концлагерь в Минске появился отнюдь не в марте 1921 г., а на полгода раньше — 1 сентября 1920-го. Он подчинялся Минской губернской ЧК, а его комендантом был некто Либерман. Существовал этот лагерь недолго и при приближении польских войск был эвакуирован в г. Рославль, где функционировал до января 1921 г. Подробнее история этого лагеря изложена в статье А. Гавриленкова «Рославльский концентрационный лагерь принудительных работ (1920-21)», опубликованной в журнале «Край Смоленский» (2000, № 4-6).
А во-вторых, первый концентрационный лагерь в Минске был создан отнюдь не Советской властью, а германскими оккупантами. И произошло это в 1918 году. Точнее, лагерь был даже не один, а два. За данные об этом нужно быть благодарными научному сотруднику отдела геналогии, геральдики и нумизматики Института истории Национальной академии наук Республики Беларусь Юлии Латушковой, опубликовавшей во втором номере журнала «ARCHE» за 2017 г. материал «Мiнск у перыяд нямецкай акупацыi 1918 г. (21 лютага–10 снежня)». При написании статьи исследователь использовала большой корпус белорусской прессы 1918 г., в частности, газеты «Вольная Беларусь», «Беларускi шлях», «Бобруйский день», «Белорусские ведомости», «Минский голос», и материалы Национального исторического архива Республики Беларусь и Национального исторического музея Республики Беларусь.
Как следует из работы Ю. Латушковой, создание немцами концлагерей в Минске имело сугубо практическую цель: организовать быстрый и беспрепятственный сбор людей, пригодных для угона на принудительные работы в Германию. На такие работы, по мысли немцев, минчане должны были записываться добровольно, но к 4 апреля 1918 г. из нужных германцам 45 тысяч человек записалось только 2 тысячи. Поэтому оккупанты прибегли к простому и эффектному методу – поголовной облаве и заточению людей в концлагеря.
Из статьи Ю. Латушковой (в переводе с белорусского языка):
«С 8 апреля (1918 г. – Авт.) на улицах города появились многочисленные немецкие патрули. Целые кварталы были оцеплены. В квартирах проводились поголовные обыски. Задерживали мужчин, не делая разницы, состояли ли они когда-либо на военной службе или нет, являются коренными жителями Минска или живут в нем временно.
Арестованных содержали в нескольких лагерях, без возможности связаться с внешним миром. Родные и близкие ничего не знали об их судьбах. Документы, которые были на руках у задержанных, никто не рассматривал, вообще никакой регистрации не проводилось. Лагерь № 1 находился на углу улиц Широкой и Сторожевской, в артиллерийских казармах. Вокруг была натянута проволока, стояли пулеметы и часовые. Казармы не были подготовлены для жилья: пол залит жидкой грязью, окна выбиты, на нижнем этаже отсутствовали нары, не было отопления и освещения. В лагере находилось около 600 человек.
Лагерь № 2 находился на Александровском вокзале, за конторой товарной станции. В нем находилось около 3000 человек. Часть их была задержана на сборном пункте (плац во дворе каланчи), где переводчик в форме русского офицера объявил, что в случае опоздания на явку для регистрации все они будут отправлены в лагерь, а при минимальном сопротивлении по арестованным будет открыта стрельба. В лагере задержанные несколько часов вынуждены были стоять в колоннах, не имея возможности отойти даже по естественной надобности, после чего их пустили в общую толпу арестованных.
На ночь всех загнали в бараки, где было грязно и тесно, так что на нарах поместилась только незначительная часть людей, большинство вынуждено было ночевать под нарами или на ногах. Держали всех впроголодь: утром давали немного похлебки без хлеба, вечером – та же еда, но с кусочком хлеба. …
Сотрудники Минской городской думы принимали попытки освобождения арестованных, предлагая оккупационным властям свою помощь в регистрации и переводе, обивая пороги немецких комендатуры и градоначальника, где получили заверение, что все, кто не служил в армии, будут освобождены 12 апреля. Однако 12 апреля с Александровского вокзала в битком набитых, с наглухо закрытыми дверьми и обмотанными проволокой замками товарных вагонах немцы отправили арестованных на запад.
Посадка в вагоны была начата в полдень, поезд должен был отправиться в шестом часу. Из вагонов не выпускали даже для отправления естественных надобностей. По сведениям Минской городской думы, большинство вывезенных составляли рабочие, служащие, городская беднота, было даже несколько раввинов. На протяжении только весны 1918 г. из Минска так вывезли до 15 тысяч человек».
Эти данные основаны главным образом на докладе члена Минской городской думы Осмоловского от 14 апреля 1918 г. Текст этого документа был опубликован историком С. Крапивиным в «Белорусской военной газете» еще в 2013 г.:
«Во исполнение Вашего поручения от 10 го сего апреля за № 825 о принятии мер к освобождению задержанных немецкими патрулями жителей города и служащих городского самоуправления и с выяснением причин их ареста и условий их содержания, я начал осмотр лагерей, где содержались все задержанные. 10 го днем я отправился в лагерь № 2, расположенный на Александровском вокзале за конторой товарной станции; там было уже около 3.000 задержанных жителей. Из опроса их я выяснил, что все они задержаны немецкими патрулями, причем в большинстве случаев у них даже не рассматривали имевшихся на руках документов, а просто хватали попадавшихся мужчин и большими группами отводили в лагеря. В лагерях их окружал воинский караул, никуда не выпускал и не давал возможности арестованным предъявлять свои документы. Положение ухудшилось еще тем, что ни солдаты, ни офицеры караула не понимали русского языка и, кроме того, отказывались передавать какие бы то ни было просьбы коменданту лагеря, ссылаясь на то, что им это запрещено. К коменданту же извне тоже почти никого не допускали. После длительных переговоров мне удалось добиться, чтобы Ваше письмо, в котором Вы мне поручаете от Вашего имени добиваться освобождения задержанных, было передано коменданту лагеря.
Комендант, приняв меня, объяснил, что он не имеет права никого освобождать, что этим ведает и распоряжается комендатура города. Среди арестованных в числе многих других служащих находился ответственный бухгалтер комиссии по топливу и освещению, и я настоял на его немедленном освобождении. Оказалось, регистрации арестованных не было, и для опознания его меня повели в лагерь, где из расспросов арестованных я выяснил картину их арестов и положение арестованных: все явившиеся на сборный пункт (плац во дворе каланчи) бывшие военнослужащие были выстроены на плацу, и переводчик (в форме офицера русской службы) объявил, что ввиду опоздания их явки к регистрации они все отправляются в лагерь на Александровском вокзале, а при малейшем неповиновении по арестованным будет открыта стрельба. Затем всех повели на Александровский вокзал в лагерь № 2. Здесь в течение более трех часов их заставили стоять в сомкнутых колоннах, не позволяя даже выходить для отправления естественных надобностей. После этого бесцельного стояния в строю их пустили в общую массу арестованных. Всех арестованных целый день продержали на дворе без пищи и только к вечеру им выдали по чашке жидкого варева без хлеба.
Я приехал в 7 часов вечера, когда началась выдача пищи, и так как медленно выдавали, полагаю, что последние из арестованных получили обед к полуночи; на ночевку всех загнали в бараки. В бараках было грязно и настолько тесно, что на нарах разместилась незначительная часть заключенных, а остальные частью разместились под нарами, а частью из-за тесноты провели ночь на ногах. Еще хуже было в лагере № 1 на углу Широкой и Сторожевской улиц. Под лагерь приспособлены были так называемые артиллерийские казармы. В этот лагерь я вторично приехал в 8 час. вечера; вокруг двора и казармы обтянуты были проволочные заграждения, и поставлены пулеметы и цепи часовых. По мокрому болотистому двору в темноте бродили арестованные, из которых большинство были пожилые, совершенно не служившие в войсках, о чем у них имелись на руках письменные удостоверения. В казармах в нижнем этаже не было нар, во многих оконных рамах совершенно не было стекол; пол был настолько затоптан жидкой грязью, что трудно было даже ходить по нему, и естественно, что заключенные предпочитали слоняться по открытому болотистому двору, чем находиться в этом неосвещенном, холодном и очень грязном помещении. Я настойчиво требовал от караульного офицера, чтобы он освободил хотя бы тех, которые совершенно не служили в войсках и которые даже, по его словам, подлежат освобождению, тем более что, как я уже указывал, почти у всех на руках были документы, дающие исчерпывающие указания об их отношении к воинской повинности. Ответ был краток. За отсутствием официального переводчика бумаги рассмотрены не будут, и никто в этот день выпущен быть не может. На мое предложение доставить сейчас же несколько переводчиков из городского самоуправления или за счет городского самоуправления начальник караула ответил, что переводчик им будет затребован из комендатуры и что до прихода этого переводчика никто освобожден не будет. В этом лагере находилось около 600 человек; целую ночь вокруг лагеря бродили плачущие женщины, мужья, братья или сыновья которых содержались здесь. 11 го около 12 часов дня я опять был в этом лагере, к этому времени переводчика еще не было и никто отсюда освобожден не был.
Из лагеря № 1 вечером 10 апреля я отправился в немецкую комендатуру, но там никого не оказалось, у штадтгауптмана (градоначальника) меня тоже не приняли. Утром 11 го я был у штадтгауптмана г. Гершеля, которому я объяснил, что среди задержанных имеется большой процент никогда не служивших в войсках и имеющих в городе постоянную оседлость. Я указал ему на всю ненормальность постановки регистрации в лагерях и от имени городского самоуправления предлагал немедленно бесплатно дать достаточный штат переводчиков, которые быстро зарегистрируют всех задержанных по группам и категориям. Он предложил мне подать список служащих городского самоуправления, задержанных немецкими патрулями, а об остальных арестованных гражданах города он вести разговоры отказался, заявив, что за этим я должен обратиться в немецкую комендатуру. В комендатуре мне тоже предложили представить список служащих и уверили, что они будут освобождены и что, кроме того, будут освобождены все не служившие в войсках. От наших переводчиков отказались и в комендатуре. …
Поезд с арестованными из Минска отправился в 6 час. 10 мин. вечера, а посадка началась в 12 часов дня, так что на вокзале арестованные просидели в запертых вагонах около 6 часов. Двери вагонов были наглухо закрыты, и замки обмотаны проволокой. Из вагонов не выпускали даже для отправления естественных надобностей…».
Итак, два германских концлагеря существовали в Минске с 8 по 12 апреля 1918 г. Всего пять дней. Но кто скажет теперь, сколько заключенных за эти четыре дня умерли от холода, голода и болезней? Сколько матерей и жен терзалось неведением, сочтя, что их сыновья и мужья пропали безвестно?.. Эти пять дней – еще одна черная страница в отношениях Германии и Беларуси.
Впрочем, ничего удивительного в такой политике германских оккупантов не было — система концлагерей для местного населения была опробована ими на белорусах еще раньше. Так, после оккупации 15 сентября 1915 г. Слонима многих жителей города немцы разместили в концлагере, разместившемся на территории рабочего поселка «Альбертин» (с 1965 г. в городской черте Слонима). Так что на Минск просто распространялись немецкие порядки, внедрявшиеся в Западной Беларуси с осени 1915-го.
Характерно то, что насыщенная уникальной фактурой публикация Ю. Латушковой (а еще раньше – статья С. Крапивина, опубликовавшего отчет Осмоловского) не вызвала в белорусском гуманитарном сообществе никакого ажиотажа – ее не перепечатывали электронные СМИ, не цитировали новостные ресурсы и т.п. Впрочем, это и логично, т.к. эта статья не играет на руку современному тренду белорусского шовинизма. Ведь, как ни крути, первый минский концлагерь был создан в эпоху БНР. При тех самых оккупационных германских властях, которые дали согласие на создание этого «государства». И вряд ли его деятели сильно протестовали против того, что их сограждан загоняют в холодное здание минского вокзала и насильно увозят в Германию. Попытки чиновников Минской городской думы спасти горожан источниками зафиксированы – об этом гласит отчет Осмоловского. А вот о том, чтобы деятели БНР заявили какой-то протест – об этом история умалчивает…
Немецкие солдаты на Губернаторской улице Минска (улица Ленина). С балкона виднеется «сьвяты» бело-красно-белый флаг прислужников оккупантов.
Итак, Ю. Латушковой – большое спасибо за интереснейший материал по истории Минска и Беларуси. Ну а материал Н. Стужинской можно разве что переименовать в «Историю одного из советских концлагерей Минска».
Впрочем, о компетенции Н. Стужинской как историка можно судить хотя бы потому, что она апеллирует к мифическому «миллиону погибших во время сталинских репрессий белорусов»: «В следующем, 2017 году, кроме 100-летних революционных юбилеев, — 80-летие огромной трагедии народов бывшего СССР, пик репрессий, унесших миллионы жизней. И наш белорусский миллион».
Эта взятая с потолка цифра привычно кочует по всем либеральным изданиям, хотя никогда не была подкреплена никакими источниками. Между тем российский историк А. Дюков путем кропотливых исследований неопровержимо доказал: общее количество казненных во всем СССР в период с 1921 по 1953 гг. составляет 973 000 человек, т.е. меньше миллиона. Что же касается «пика репрессий», о котором пишет Стужинская, то в 1935-1940 гг. в БССР было расстреляно 28 425 человек. Конечно, это немалая цифра, но все же далеко не миллион. Делим этот самый мифический миллион на 28 425 – и видим, что Стужинская произвольно завысила количество погибших от репрессий белорусов в 35 с лишним (!) раз. Почему – понятно: «миллион» поражает воображение обывателя и вообще звучит гораздо эффектнее, чем «некруглая» и «не такая уж и значительная» цифра 28 425. Только какое отношение такая математика имеет к истории – большой вопрос.
