17.11.2014 Новости КПБ. АЛЕКСАНДР СЛОБОДА: СОЛНЦЕ, КОТОРОЕ НЕ ЗАХОДИТ
Хутор Слободской стоял вдалеке от больших дорог. До райцентра Освея – добрый десяток километров, а до железнодорожной станции Дрисса – все 50. А фамилия у хуторян была одна: Слобода. Почти к самым хатам подступал лес. Неподалеку от дома, за болотцем, – озеро Тятно, откуда выбегала речушка Ужица. Маленькая, но с такой серебряной водой, что на дне ее можно было сосчитать песчинки. Вдали виднелись соседские хутора Демидов и Плющики. А центр колхоза имени ОСОАВИАХИМа располагался в деревне Дубровы – в километрах пяти от хутора Слободского.
Родительский дом никак не назовешь просторным. Но удивительное дело: под соломенной стрехой жили в мире и согласии три поколения Слободы: дед Степан и бабка Полина; отец Иван Степанович и мама Ольга Константиновна да еще родной брат отца; Александр, старший сын, и его трое братьев. И всем хватало места. О, какой волшебной сказкой были долгие зимние вечера! Когда за темными оконцами выла, скулила вьюга, наметая сугробы под самую крышу. Потрескивает лучина (керосин стоил дорого, к тому же имел свойство быстро заканчиваться). Жужжит бабкина прялка, и тянется, тянется из кудели бесконечная нить. Мама – за кроснами. Птицей мелькает в ее руках челнок и рождается на глазах льняное полотно. Дед Степан – мастер по колесному делу. Только он каким-то особым зрением и чутьем мог найти в лесу пригодный для колес дубок. Знал, сколько надо подержать заготовку над паром, чтобы согнуть, придать ей нужную форму. Работал тщательно, без спешки. Но когда заканчивал работу, на каждое его изделие можно было смело ставить клеймо Мастера.
Какими же счастливыми были эти долгие зимние вечера! Потому что все – вместе и все – живы. И, казалось, так будет всегда. И нескончаемы будут чудесные сказки бабки Полины под тихое жужжание прялки и рассказы отца о гражданской войне.
Но вот и начальная школа позади. А была она в обычной крестьянской избе, где 15 ребятишек со всех хуторов учились в одном классе. Семилетка в Дубровах – это уже целый мир. Новый. Волнующий. И страшно интересный. Каждый день пять километров туда, пять – обратно, такое и взрослому не покажется сахаром. А тут мальчишка, которому еще нет и двенадцати. Как же не хотелось ему подниматься ранним утром, как трудно было из теплой хаты шагнуть в зимнюю стужу или осеннюю слякоть. Но это было его дело. Пока еще не взрослое, не такое, как у отца, колхозного бригадира, но одинаково ответственное. Никто никогда не читал Александру нотаций об ответственности. Но с самых ранних лет в его сознание, как в живую ткань, вросло действенное понятие «надо».
Александр решил твердо: после семилетки – в Полоцкий лесотехнический техникум. Там – и общежитие, и форменная одежда, и стипендия. Выучусь, размышлял он про себя, – стану лесничим. Объездчик, лесник – это поначалу. А вот потом…
Не повезло парню: недобрал всего каких-то пару баллов. Отец выслушал молча и без тени огорчения сказал: «Ну что ж, сынок, поработай пока в колхозе. С десятилеткой в Освее не получится: сам знаешь – нет у меня денег, чтобы платить за квартиру, питание…» Александр знал это прекрасно и потому слова отца воспринял как приказ, не подлежащий обсуждению. Колхоз так колхоз, тем более что трудилось там немало его сверстников. Пахал, сеял, бороновал, косил, стоговал сено, свозил в пуню…
Осенью 1940 года Александра Слободу провожала родня в Красную Армию. Нерадостными были эти проводы… Мать захлебывалась слезами. Плакала бабка. То и дело уголком платка утирала глаза тетка. Видно, способно женское сердце учуять беду задолго до черного дня…
Ранним утром отец запряг лошадь. Положил в телегу сена, расстелил сверху дерюжку. Как же трудно оторвать от себя материнские руки… «Ну хватит, мать! – не выдержал отец. – Не на войну же провожаем». Родные лица, дом на окраине леса – как в зыбком тумане. …Сборный пункт был на станции Дрисса. Иван Степанович развернул телегу, крепко обнял Александра и сказал дрогнувшим голосом: «Счастливой тебе службы, сынок. А когда отслужишь, то ищи свой дом в деревне. Переселимся мы с хутора…» И уехал, ни разу не оглянувшись.
Но не суждено было сбыться его словам. Сына он видел в последний раз… 8 сентября 1942 года партизан бригады Захарова Иван Степанович Слобода выбрался из лесу домой, чтобы заколоть кабанчика. Что–то оставить семье, остальное – на телегу и в лес. Некая черная душа донесла на него карателям. Мать увидела их первой. Вытолкала во двор младшего сына Женю – беги к тетке! Иван Степанович метнулся в баню. Но когда каратели выволокли из дому Ольгу Константиновну и стали люто ее избивать, он не выдержал: «Сволочи, не мучайте женщину! Я здесь»… Схватили обоих и увезли.
На следующий день тетка Федосья пыталась их отыскать в Освее. «Иди в парк, – сказали ей, – там и найдешь…» Маму и отца Александра Ивановича Слободы фашисты расстреляли в парке. Сбросили в яму, закидали кое–как землей…
Никого из родных Слободы, хуторских друзей и однокашников не осталось на свете. Никого. Даже места, где когда–то был их хутор, не найти. И лес стал другим. И все, все – другое. В реку по имени Жизнь дважды не вступишь. Только почему тогда самые солнечные воспоминания о той, довоенной жизни? И почему то солнце, взойдя однажды, уже никогда не заходит? И всякий раз почему–то испуганной птицей встрепенется сердце. От чего? От боли или от счастья?..
Боевое крещение водитель-механик 27-го отдельного разведбатальона (был у разведчиков и кавалерийский взвод, и бронетанковая рота – танкетки Т-37, Т-38 на гусеничном ходу) Александр Слобода получил на шестой день войны. Горстка бойцов (менее взвода) вышла к реке Друть. Командовал ими лейтенант Василий Жмаев. В батальоне это был единственный командир с боевой наградой. За участие в финской кампании лейтенанта наградили орденом боевого Красного Знамени.
Они залегли на картофельном поле.
Рев моторов, лязг гусениц тяжелой волной накатил на них, заставил вжаться в землю. Танки шли на скорости и с той наглой уверенностью, как будто на учениях у себя на полигоне. Следом – три грузовика с солдатами. «Пропустить!» – скомандовал лейтенант. А что они могли сделать со своими винтовками? Но вот показались мотоциклы. От дружного залпа головной мотоцикл опрокинулся, два рванули в сторону, задние пытались развернуться, но было поздно: пули разведчиков настигали их.
В том коротком бою они захватили двоих офицеров с картами, взяли оружие врага, но не в этом было главное: горстка бойцов разгромила колонну мотоциклистов. Враг был во много раз сильнее их, но он разбит. Значит, гитлеровцев можно бить! И побеждать! А через день они заняли оборону по Днепру.
«Это был обыкновенный ад. Гарь. Смрад. Копоть. Через сутки гимнастерка превратилась в бронежилет. Третий день во рту ни крошки. От нестерпимой жажды кажется, что все внутри обуглилось…
Василия Яковенко, пулеметчика, ранило в ключицу: «Саня, выручай. Не могу вести огонь…» – «А патроны где?» – «Снаряд засыпал». Роюсь в земле, кровеня пальцы об осколки и камни. Нахожу диски. Они забиты землей. Мгновенно разбираю, прочищаю, собираю. Пулемет заработал. Когда выдалась минутка, оттащил Василия с огневой позиции, передал сестре.
Не верьте никому, что есть люди, которые не испытывают страха перед смертью. Самое главное – победить его в себе.
Об орденах и медалях тогда никто из нас не думал. Остаться бы в живых – вот высшая награда. До сих пор не могу понять, как я вышел живым из того ада. Даже не ранило… За оборону Могилева меня наградили орденом боевого Красного Знамени. Указ вышел в августе 41–го. Орден был на винту и я носил его на гимнастерке слева. Под сердцем. Он спас мне жизнь. Пуля попала прямо в орден. Вот смотрите… (Александр Иванович достал из шкафа парадный костюм. От сияния наград в комнате стало светлее. Кусочком горячего солнца сверкнула Золотая Звезда Героя Социалистического Труда.) Видите на эмали скол? Вот сюда и угодила пуля. Я потом почувствовал боль. Смотрю – на груди от винта черная вмятина. Рассказываю бойцам – не верят. Стали искать пулю – нашли в гимнастерке. А было это уже под Москвой.
Могилев – та же Брестская крепость. Только огромных масштабов. Наступление немцев здесь было остановлено на три недели. Могилев – это начало победы и под Москвой, и под Сталинградом. Сколько же полегло здесь наших ребят… А ведь каждый верил, что жизнь свою отдает не зря. И вот приказ: оставить город. С тяжелым сердцем мы подчинились ему. На войне как на войне. За победой может последовать и поражение. Не это страшно. Глаза матерей, детей и стариков, когда мы проходили через деревни, я помню по сей день.
Шли в основном ночью. Днем, затаившись в лесу, отрабатывали маршрут и жестоко страдали от сознания своего бессилия: враг не таясь идет по нашей родной земле, а мы должны скрываться, пробираться ночью, как преступники. Мучились от голода: краюшку хлеба, которую крестьяне отрывали от своих детей, делили на 15 – 20 человек и запивали болотной водицей…
В конце августа пробились к своим. Воевал под Ельней. И опять-таки в составе своей 53-й дивизии. А впереди – оборона Москвы. Вот уж действительно стояли насмерть! Каждая пядь земли полита солдатской кровью…
Никогда не забуду, как в ноябре 41-го, перед самым парадом в Москве, вызвал меня командир дивизии генерал-майор Наумов: «Нам необходимы сведения о силах противника у реки Медынь».
Проникли мы в глубокий тыл противника. Собрали необходимые разведданные. Вышли к аэродрому. По вспышкам, которые наблюдали с тыла, нанесли на карту огневые точки. Захватили офицера с картами. Перешли линию фронта и вернулись к своим. Удача тогда сопутствовала нам во всем. Но такие удачи – редкость. Чаще всего было по-другому. Разведчики – народ рискованный, азартный. Накануне Дня Красной Армии провели мы комсомольское собрание. И постановили: отметить очередную годовщину по-боевому. Неподалеку от нас в деревне располагалась немецкая часть. Внезапным ударом мы ее разгромили. А когда возвращались обратно, попали под огонь своих «катюш». О нашей вылазке командование, разумеется, не знало и решило, что немцы что–то затевают. Вот и дали залп. Это был ужас! Своими глазами я увидел, как земля горит под ногами. Каким-то непостижимым чудом мы остались живы. Когда же комдиву доложили, что было на самом деле, тот отреагировал своеобразно: прекратить заниматься военным спортом!
23 февраля 42-го за храбрость при обороне Москвы меня наградили вторым орденом боевого Красного Знамени.
А вот 22 июня 1942 года, как раз в горестную годовщину войны, мне не повезло. Ночью мы вброд перешли реку Угра, проникли в тыл противника. Днем вели наблюдения за всеми передвижениями немцев. А когда наступила ночь, ворвались в их траншею и взяли офицера. Но бесшумно все это проделать не удалось. Была схватка. Я приказал бойцам: «Отходите, мы вас прикроем. А потом – вы прикроете нас». Немцы открыли сильный огонь. А когда мы отошли к опушке леса, завязался настоящий бой. Тут меня и ранило в правую ногу. Разведчики несли меня на плащ-палатке. Так и реку переплывали. Глотнешь воздуха – и с головой под воду. Как я только не захлебнулся! На нашем берегу медсестра меня перевязала, сообщили о ранении командиру дивизии. И тут же выехали за мной из медсанбата. Но пробыл я там недолго: началась газовая гангрена. Меня на самолет – и в Москву, в эвакогоспиталь N 7. Хирург посмотрел и говорит: «Все, лейтенант, ты свое отвоевал. Будем ампутировать…» Разрезали по–живому. Запекшаяся кровь ударила фонтаном. Промыли, прочистили. И к моему великому счастью, обошлось без ампутации.
Вышел из госпиталя… Мне 22 года. На груди – два ордена боевого Красного Знамени, в петлицах – два кубика. Вхожу в метро в вагон электропоезда – мне уступают место люди почтенного возраста. Захожу в парикмахерскую – побрили, постригли, поодеколонили. Даю деньги – не берут. «Героев, товарищ лейтенант, мы обслуживаем бесплатно».
В Большом театре оперы и балета – «Иван Сусанин». А что если рискнуть и попросить билет? Дали да еще извинились, что не в партер!
Калининский фронт. Это уже – сентябрь 42-го. Едва прибыл на место – вызов в штаб армии. «Вы, кажется, белорус по национальности?» – «Да, белорус». – «А вам бы не хотелось попасть в родные края для командования партизанским отрядом?» Оказывается, был приказ Сталина направлять из действующей Красной Армии опытных командиров в партизанские отряды. Так я стал командиром партизанского отряда N 3, действующего на Витебщине. Навел справки о родителях и узнал страшную весть… Но столько тогда бед и несчастий обрушилось на каждую живую душу, что, казалось, из них возникла черная река человеческих страданий. И твое личное горе – лишь капля в ней…
Весной 43-го в бою под деревней Курино на Западной Двине меня тяжело ранило. В ту же правую ногу. На мое счастье, прилетел самолет и меня вместе с другими ранеными отправили на Большую землю. Лечился в городе Калинине. Там же меня признали инвалидом Великой Отечественной войны.
Через три месяца меня выписали. Добрался я в Гомель, потом в Новобелицу, где находились и правительство БССР, и Центральный партизанский штаб. Иду по коридору, а навстречу мне – молодой высокий человек в шинели и в фуражке с красным околышком. «Ты кого тут ищешь, лейтенант?» Объяснил. «Слушай, а давай-ка к нам, в обком комсомола, – и протягивает мне широченную ручищу: Иван Поляков, секретарь Гомельского обкома комсомола…»
До восхода солнца Великой Победы оставалось еще полтора года».
На свою большую жизнь, Александр Иванович, вы можете всегда оглянуться со спокойной совестью. Вы много лет руководили людьми. И умели жить их болями и радостями. Вы совершали дела и поступки, вызывая огонь на себя. Почему сегодня так мало руководителей, способных на это?
- Лично для себя поступок не совершается. Это делается ради общих интересов, во имя людей. Поступок – тот же подвиг. А подвиги даже на войне не могли быть явлением массовым. Всякое случалось: и предательство, и трусость, и подлость, и низость… Но война, как рентген, мгновенно высвечивала в человеческой душе и великое, и ничтожное. А вот в мирной жизни существуют десятки, если не сотни вариантов, как завуалировать и оправдать трусость, подлость, нерешительность, безволие, безответственность. И что характерно: обладая букетом этих человеческих пороков, можно было спокойно жить, руководить и даже числиться в передовиках. В мою душу вошло Буйницкое поле. А там цветы зла не растут.
…После знаменитого «кукурузного» пленума ЦК КПСС последовало жесткое указание: 15 процентов от пашни – под кукурузу. Я в те годы работал первым секретарем Любанского райкома партии. Неисполнение указания – значит уклонение от решений партии. А за такие дела можно было и с должностью расстаться, и с партийным билетом.
Чует моя душа – на беду толкает нас это указание. Приглашаю самых авторитетных председателей колхозов: Кузьму Ивановича Шаплыко, других руководителей. Прошу у них совета. Они в один голос: «Погубим животноводство!» Кукуруза на торфяниках растет, но ранние заморозки ее доконают. Значит, чтобы выдержать эти 15 процентов площадей, надо запахивать травы. Но где гарантия, что кукуруза – панацея от кормовых бед? Из обкома бомбят звонками, требуют отчета. Но ведь было принято постановление ЦК КПБ, где однозначно сказано: не менее 50 процентов площадей – под травы. Неужели ЦК забыл о своем решении? Надо ехать к Кириллу Трофимовичу Мазурову.
Рассказал я Кириллу Трофимовичу о своих тревогах. «Ну, это постановление – наше. А над нами – ЦК КПСС. А вообще–то ты прав. Как быть? Поступай, как советуют руководители хозяйств. Но это – разговор между нами». На том и расстались. А ведь Мазуров мог оборвать меня на полуслове. Выслушал. И, по сути, – поддержал. Почему? Очевидно, потому, что никто из партработников не рискнул обратиться к первому лицу в республике со своими сомнениями. Проще, а главное – безопаснее сказать: поддерживаю и одобряю. А там хоть трава, точнее кукуруза, не расти!
Кукуруза в том знаменательном году так и не выросла. Весна 62-го была холодной, дождливой. Проходит май, июнь, а «королева полей» в хозяйствах соседних районов поднялась над землей на каких-то 5 сантиметров. И все ростки – синие. Вот тебе и кормовое изобилие! Природа, как и человек, не терпит насилия.
А у нас – травостой по пояс. И район наш оказался единственным, где показатели по молоку и мясу дали плюс.
На следующий год в конце весны приезжают в район К.Т.Мазуров и Т.Я.Киселев: «Покажи нам, Александр Иванович, район. Но без показухи. Маршрут определяй сам». Едем. «А что это за стога?» – спрашивает Мазуров. (Зимовка-то была голодной. В колхозах и соломы не осталось.) – «Тимофеевка. Не успели скормить». – «Давайте глянем». Извлек Кирилл Трофимович из стога пучок нежных метелок вперемежку с цветами красного клевера. Поднес к лицу. Потом спрашивает у Киселева: «Скажи-ка, Тихон Яковлевич, чем пахнет?» «Чаем», – ответил Киселев. «Вот единственный руководитель, который действовал как настоящий хозяин. Спасибо тебе, Александр Иванович!» – и крепко пожал мне руку.
Десять лет – первый секретарь Любанского райкома партии. Еще десять лет – партийная и советская работа в регионе (Солигорск, Слуцк). Было время, когда за полтора года семья переезжала 4 раза. И за все эти годы – ни одной жалобы. Вот какие у нас люди!
- Люди как люди, – вмешивается в наш разговор Нина Викентьевна, жена Александра Ивановича. – Важно, что ты никогда не был хапугой. Ты даже мысли не допускал, что можно прихватить что–то для себя, пользуясь служебным положением. Да что там прихватить! Купить что–либо в обход очереди было выше твоих сил. А люди знали об этом и, конечно, ценили…
Первого апреля 1944 года Нина Викентьевна закончила войну. До предела исхудавшую, почти дистрофика (в чем только держался ее боевой дух!) партизанку Павловскую отправят самолетом за линию фронта. Двумя орденами Отечественной войны, боевыми медалями отмечена ее партизанская юность.
После войны Нина Павловская училась в Высшей партийной школе при ЦК КПБ. На комсомольском отделении. Александр Слобода – на партийном. Вот и встретились две судьбы, в которых столько было общего, чтобы дальше идти только вместе. В январе 48–го они поженились. Вырастили сына Евгения и дочь Татьяну. У них – две внучки и правнучка. Это счастливая семья!
Александр Иванович Слобода долгие годы работал заместителем председателя Комитета народного контроля БССР. Он и здесь остался верным своему жизненному принципу: в любом человеке видеть прежде всего человека. И любить его. А с 1987 года Александр Иванович – председатель Минской областной ветеранской организации. К нему идут люди, кого окаянные дни выбили из жизненной колеи. Потому что знают: не холодная чиновничья душа встретит их на пороге, а горячее, большое и доброе сердце, которое никогда не запорошит «холодный пепел остывших костров».
Сегодня он – на заслуженном отдыхе. Но не порывает связь с Компартией, с ветеранской организацией. Как и всегда – боевой, кипучий. И в этом видит счастье в своей жизни, начало которому положил Великий Октябрь.
***
Справка
А.И. Слобода родился в 1920 году в Верхнедвинском районе Витебской области Белоруссии.
Трудовую деятельность начал в 1937 году трактористом. В сентябре 1940 года призван в Красную Армию. Службу проходил в Приволжском военном округе красноармейцем 27-го отдельного разведбатальона 53-й стрелковой дивизии. В 1941-1942 годах в составе этой части в качестве помощника командира взвода участвовал в сражениях на Западном фронте. Был ранен. После излечения воевал командиром роты автоматчиков в 5-й гвардейской дивизии Калининского фронта. С декабря 1942 года по июль 1943 года командовал партизанским отрядом имени Ленинского Комсомола в Витебской области. Был повторно ранен.
С 1943 года и до конца Великой Отечественной войны работал секретарем Гомельского обкома комсомола. После окончания Высшей партийной школы в Минске с 1948 по 1952 год работал секретарем Бобруйского обкома комсомола, с 1952 по 1958 год – секретарем Слуцкого райкома партии, с 1958 по 1961 год – председателем Слуцкого райисполкома, с 1961 по 1970 год – первым секретарем Любанского райкома партии Минской области. С 1975 по 1980 год являлся заместителем председателя комитета народного контроля БССР.
В 1966 году удостоен звания Героя Социалистического Труда. В годы войны и в мирное время награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны I степени, Трудового Красного Знамени, «Знак Почета», 20 медалями, а также четырьмя Почетными грамотами БССР.
